Карл, кроссдресс

— Однажды я прошел через процесс эпиляции волос, — признается Карл — Удалил все от шеи до пят, даже лобковые волосы. Это больно. Конечно, бритье лобка не было необходимостью. Я только хотел почувствовать, что ощущают женщины, когда бреют лобки для своих любимых.

Карлу тридцать пять лет, он гетеросексуал, работает брокером в инвестиционном банке. Мы сидим за кофе со сливками и кремовыми пирожными в кафе кинотеатра «Анжелика» в Западном Хьюстоне, где идет демонстрация фильма «Орландо», поставленного по мотивам одноименного романа Вирджинии Вульф. В середине повествования Орландо, герой-героиня, просыпаясь, обнаруживает, что его пол изменился.

— Тот же человек, совсем никакой разницы. Просто другого пола, — замечает он/она.

После кофе мы с Карлом собираемся в его частный класс в «Школе мисс Веры для мальчиков, желающих стать девочками». Похожие классы или частные консультации для любителей переодевания в одежду другого пола («кроссдрессеров») имеются во всех больших городах по всей стране. Карла обучали искусству макияжа, укладки волос и ношения колготок в Филадельфии, Лос-Анджелесе, Чикаго и Сан-Франциско. По словам Карла, лучше всего это делает декан их заведения Вероника Вера. Сегодня на моих глазах его побреют, намажут кремом, сделают ему прическу, наденут корсет и наложат косметику.

— Ее школа последней ступени — отличнейшее заведение, — с энтузиазмом сообщает он. — У нее прекрасные способности, которые она могла бы реализовать в театре. К тому же я получаю там лучшие советы по макияжу, чем где бы то ни было. Карл на самом деле выглядит андрогинно. (Слово «андрогинный» часто использовалось в семидесятые годы для описания Дэвида Боуи, девушек-моделей с узкими бедрами и короткими стрижками, а также для одежды, предназначенной для обоих полов. Это слово всегда вызывает в уме образ женоподобного паренька, не бесполого, но и не гиперсексуального). Из-за всех ужимок Мика Джеггера на сцене, а может быть, вопреки им, он не производит впечатление именно мужчины. Только его губы и язык обещают взрослые радости секса.

Карл не выглядит женоподобным пареньком. Он — сексуальный хамелеон, способный быть эротически привлекательным в облике любого пола.

— В мире нет места людям, подобным мне, — говорит он, сжимая чашку крепко, по-мужски. — Переодевание сейчас более принимается обществом, чем когда-либо. Но известные обществу кроссдрессеры, скорее, помпезные шуты, чем реальные люди.

В восьмидесятые годы двуполость вышла из моды и «королевам переодевания» пришлось стать более страстными и темпераментными. Чикагский Перчик, к примеру, постоянно появлялся на всех главных ток-шоу, и не раз Персонаж Дастина Хофмана из блокбастера «Тутси» был признан «в женском обличье лучшим мужчиной, нежели в мужском». Мадонна обучалась хитростям моды у Ру Пола, певца-кроссдрессера. О других парнях, желающих стать девчонками, рассказал, сделав субкультуру доступной широкой публике, документальный фильм 1990 года «Париж в огне».

В девяностых годах кроссдрессеры и лесбиянки — в прессе на центральных ролях. Кинохит 1992 года «Возмутительная игра», повествующий о любовной истории между обычным мужчиной и кроссдрессером, привлек публику искусно сделанным трюком с разоблачением. Бисексуальность — если она женская — считается даже более возбуждающей, чем лесбиянство. Лесбиянки проникли на обложку «Ньюсуик». Президент «Национальной организации в пользу женщин» Патрисия Айрленд публично заявила, что имеет мужа и любовницу. Изгибы пола в наше время — удел женщин, а не мужчин. Карл прав.

— Вы определили, кто она? — задает он вопрос. Он слегка наклоняет голову в направлении чересчур разодетой дамы (мужчины?), ожидающей у стойки свой заказ. Когда мужчина переодет женщиной, правильнее называть его «она». — Я думаю, что она вполне хороша. Я не заметил, чтобы кто-нибудь, кроме меня, тоже ее раскусил. Я думаю, она «прокатит». Если ее не разоблачат вон те молоденькие девчонки, то с ней порядок. Девчонки-подростки редко что-нибудь упускают. Они всегда смотрят на других женщин, обращают внимание на размеры, проверяют детали макияжа,

«Прокатить», пройти неузнанным — или, еще лучше, вызвать восхищение в качестве женщины — самая заветная цель кроссдрессеров. Они хотят свободно передвигаться среди людей, не вызывая испуганных и уничтожающих взглядов тех людей, которые знают, что скрывается под косметикой и париками. В таком изощренном городе, как Нью-Йорк, где надо выглядеть очень хорошо, чтобы не быть разоблаченными, средний кроссдрессер считает себя достигшим успеха, если раскусивший его человек не показывает вида, кроме короткой вспышки узнавания, когда встречаются глаза.

Каждый живущий ниже Двадцать третьей улицы Манхэттена — сосед кроссдрессера по кварталу или даже по дому. В моем доме живет Джоанна, трансвестит. Мы дружески болтаем с ней, встречаясь у почтовых ящиков или дожидаясь в прачечной, когда высохнет белье. Однажды с нее спал парик с длинными светлыми волосами, когда она вытаскивала из стиральной машины полотенца. Я отвернулась. А один раз, когда она была в полной форме, она вступила в заранее запланированную стычку с полицейским офицером на улице перед домом и забыла контролировать голос, в натуральном состоянии глубокий и мощный. Словно под гипнозом, я наблюдала за ссорой из своего окна на четвертом этаже, а пресыщенные ньюйоркцы проходили мимо, лишь мельком взглянув.

В кафе «Анжелика» я, проследив за трансвеститом, вызвавшим восхищение Карла, вижу, как она со своим заказом проходит к столику в другой конец зала. В ней почти шесть футов роста, у нее крупные руки и ноги, но на трехдюймовых каблуках она движется так же легко, как большинство женщин. Белокурые волосы — несомненно, парик. Но ничто в ее облике не режет глаз. Она может свободно ходить в местах скопления народа, и никто не посмотрит на ее адамово яблоко.

— Она в порядке, — говорю я Карлу. — А вы так же хороши?

— Лучше, — отвечает он, широко улыбаясь. — Дорогая, вам надо увидеть меня в моем маленьком черном шедевре с блестками. — Он вытягивает вперед руку, выгибая кисть. — Это просто смерть, — говорит он, делая на каждом слове ударение с видом счастливой женщины-вамп.

— Готова побиться об заклад, что это так, — поддразниваю я Карла, окидывая его оценивающим взглядом с головы до пят, чем он явно наслаждается.

С ростом пять футов восемь дюймов, натуральными светлыми волосами, стройными бедрами, подтянутым животом, мелкими чертами лица и слабой растительностью на подбородке, Карл кажется созданным для женской одежды. Это очевидно несмотря на то, что сейчас на нем классический белый хлопчатобумажный пуловер, заправленный в брюки, и «топсайдеры» на босу ногу. Обычная мужская одежда.

— У меня точно восьмой размер обуви, — говорит он. — Много ли женщин могут этим похвастаться?

— А как другие девочки в «Школе мисс Веры»? Они выглядят так же хорошо, как вы?

— Сами увидите, — отвечает он с долей самодовольства, — но я так не думаю. Нет. Мисс Вера сама шепнула мне на ушко, что я лучше всех.
Легкомысленное выражение исчезает с его лица, когда я спрашиваю:

— Как давно вы стали кроссдрессером? Воспоминание о маминой реакции на его любовь к женской одежде огорчает его.

— Я начал примерять мамину одежду, когда мне было три или четыре года, — вспоминает Карл. — Моя нянечка считала это забавным, моя мать — нет, так что мне приходилось все с себя снимать и прятать в шкаф перед ее возвращением с работы. Она приходила раньше отца. В те времена было необычным иметь работающую мать, тем более что она была представителем деловых кругов. Больше всего я любил ее вечерние туалеты. У нее были прекрасные шелковые платья, платья из длинных кусков материи, которые они с отцом привезли из Индии.

Когда я закрываю глаза, я почти чувствую, каковы они были на ощупь. — Он закрывает глаза, облизывает губы, загадочно улыбается, затем вновь поднимает веки. — Я также могу вспомнить чувство вины и стыда, переполнявшее меня. Стыд — это психическое ощущение. Я знал, что мальчик не должен этого делать, потому что мать считала это безвкусным и отвратительным с эстетической точки зрения, не вообще чем-то плохим, а именно противным на вид. Когда она заставала меня в своих вещах, ее лицо принимало такое выражение, будто она съела целый лимон.

Как и большинство кроссдрессеров, Карл пытался бороться с побуждением переодеться женщиной. В старших классах он изредка наряжался в мамины вещи, когда оба родителя уходили на вечер. Однажды они рано вернулись домой, вынудив его быстро спрятать одежду в свой шкаф и запрыгнуть в душ, чтобы смыть косметику, пока они поднимались по лестнице. Это был последний раз, когда он оделся в одежду матери.

— Интересно, догадывалась ли она, — говорит он. — Я не смог переложить ее шелковую вечернюю пижаму ей в шкаф до следующего дня. Заметила ли она, что ее нет? Чувствовала ли она на своих вещах мой запах? Мать может унюхать своего отпрыска, ведь так? Я никогда не ощущал себя с ней комфортно, потому что всегда спрашивал себя, знает ли она обо мне.

Четыре года учебы в Мичиганском университете у Карла прошли без переодевания. Подобно многим трансвеститам, он пытался избавиться от этой привычки, как другие стараются бросить пить или употреблять наркотики. Это часть их поведения, называемая «очищением», когда одежда и косметика отброшены прочь, а сам мужчина делает все возможное, чтобы подтвердить свою мужественность.

— Я поднимал тяжести, — говорит он. — Я перетрахал массу женщин. Я даже участвовал в групповых оргиях.

Позже, когда я вперые в жизни стал жить один, то начал переодеваться опять. Я чувствовал себя виноватым, одиноким и опозоренным. Когда я переодевался в женщину, я получал настоящий кайф. Потом, той же ночью, после того, как я снимал одежду — я прятал ее, запирая на ключ, — и смывал грим, у меня начинал болеть живот. Я был извращенцем. Именно так я себя тогда называл. Но остановиться я не мог.

Несмотря на то что Карл хотел жениться и особенно хотел детей, он оставался холостым, так как ни разу не встретил женщины, которой бы настолько доверял, чтобы мог поделиться своей тайной.

— Иногда, когда я был с женщиной, я воображал, что будет, если я открою свои чемоданы и покажу ей вещи, — продолжает он. — В моих фантазиях она хлопала в ладоши и говорила: «Как красиво! Ты наденешь их для меня?»

В реальной жизни она с визгом убежала бы среди ночи, а на следующий день позвонила бы моему боссу с полным отчетом. Черт, а может, еще бы сделала звоночек и маме.

В первый раз в роли Кэрол Карл появился на хэппенинге, проводившемся в филадельфийском «Хил-тон энд Тауэрс» в августе 1993 года «Международным фондом полового воспитания». Готовясь к этому событию, он взял несколько уроков в разных городах, начав в марте с Лос-Анджелеса. («Я гостил у матери и ее нового мужа, когда увидел объявление об уроках макияжа для мужчин. О Боже, моя мать снова фигурирует в моем рассказе. Не обращайте внимания».) На семинаре «Все об удалении волос» он встретился с Лайзой (Леонардом), которая рассказала ему о полном курсе в школе Вероники Веры, — «самый важный контакт» в жизни Карла.

— Я много узнал на хэппенинге, — говорит он. — Большинство трансвеститов пытаются подавить свои желания и переделать себя, пока им не исполнится тридцать пять — сорок пять лет. Тогда они говорят:

«О, черт побери, это часть меня», — и учатся жить с этим, я видел нескольких мужчин, которые задумывались о самоубийстве. Один парень пытался покончить с собой после того, как его подружка поймала его за примеркой ее нижнего белья.

Я был одним из тех, кто никогда не появлялся в женской одежде на публике. На хэппенинге мне сказали, что мои переодевания дома — не в счет. Мне нужно выходить из дома в переодетом виде, это поднимет чувство моего собственного достоинства. Я не знаю, сделал бы я это когда-нибудь без помощи мисс Веры. Вероника Вера — одна из немногих женщин в мире. которые могут захлопать в ладоши и сказать: «Как красиво! Ты наденешь их для меня?»

Я остаюсь на частный сеанс, который начинается с того, что Карл становится на колени. Он зажигает свечу и торжественно клянется “посвятить себя высвобождению своей женской энергии”. Вероника дотрагивается до его головы и называет его Кэрол.

— Кэрол, я хочу, чтобы ты разделась и надела вот эти черные трусики, — говорит она.

Я невольно замечаю, как исключительно сложена Кэрол, когда она надевает черные шелковые “плутовские трусики”, нечто среднее между “джи-стринг” и эластичным бандажом, вжимающим мужские гениталии в тело.

Когда Вероника произносит: “Мисс Кэрол приходит в такое возбуждение когда переодевается, не так ли?”, — та скромно выгибает брови.

В этом просто нет сомнения. У Кэрол явная выпуклость под трусиками.

Вероника массирует тело Кэрол перед тем, как приступить к удалению волос с помощью безопасной бритвы, электробритвы и специального крема. Кэрол, теперь с головы до пят гладенькая, принимает душ и возвращается в черной шелковой комбинации поверх трусиков. Она покорно сидит, не двигаясь, пока мисс Полетт накладывает макияж, начиная с глубокой маски. Слишком много голубого перламутра на веки, на мой взгляд. Светлая красная помада, очень приятная. Затем настает черед нижней одежды — черного кружевного бюстгальтера с толстой подкладкой, пояса с подвязками, чулок. Три парика на выбор, длинные и белокурые. Когда Кэрол надевает один из них, превращение почти завершено. Мне приходится бросить взгляд пониже, на трусики, чтобы убедиться, что Карл все еще здесь.

Свою одежду Кэрол принесла с собой, она более изысканна, чем тот выбор, который имеется в Верином гардеробе для трансвеститов. В простом черном вязаном платье длиной до колен — квадратный воротник, длинные рукава, фронтальный разрез — и черных “лодочках” на трехдюймовых каблуках Кэрол просто изумительна. Я ищу выпуклость, но ее совсем не видно. Платье легкими складками образует букву “V” в тазовой области, заставляя глаз скользить ниже, к ногам, а с ними у Кэрол все в порядке.

— Что вы думаете? — спрашивает она. — Вы разоблачили бы меня, встретив на улице? Нет, наверняка нет.

— Я бы поцеловала вас, но размажется помада, дорогуша, — говорит она, посылая вместо этого наигранные воздушные поцелуи в мою сторону.

* * *

Через несколько недель мы вновь встречаемся с Карлом за кофе со сливками в кафе кинотеатра “Анжелика”, где он только что во второй раз посмотрел “Орландо”. Его волосы отрастают.

— У меня чешется грудь, — объясняет он. — Я думал о том, чтобы поддерживать ее бритвой, но в таком случае я не смог бы встречаться с женщинами. Есть одна женщина, которую я хотел бы пригласить. Я только жду, когда отрастут волосы.

Если он найдет женщину, которая примирится с его трансвестизмом, будет ли он заниматься с ней сексом в переодетом виде?

— Не думаю. Моя главная фантазия в том, что мы при полном параде вместе, как подружки, бродим по городу. Мы бы флиртовали с мужчинами. Может быть, мы изображали бы сестер или влюбленных лесбиянок. Потом мы бы вместе вернулись домой. Я разделся бы. Мы вместе приняли бы душ и занялись бы потрясающе страстной любовью.

Но точно никто знать не может. Однажды мне может захотеться секса в женской одежде. А сейчас мне было бы достаточно быть принятым и любимым женщиной, которая знает о моих переодеваниях.