Пролет, улет, залет

— И чего они только не засовывают себе между ног!.. — пожаловался Дручкин, нервно докуривая сигарету.
— А в какую невообразимую дрянь эти мужики пихают свои органы! — поддержал коллегу Зеленки я, щелчком посылая свой окурок в куст»
— Вот 51 книгу читал, — поделился воспоминаниями Дручкин. — Художественную. Антона Павловича Чехова. Названия не помню, но было там такое выражение, поразило оно меня: «Идиотизм сельской жизни».
— Тяжелый физический труд на свежем воздухе отвлекает, конечно, от умственной жизни,— возразил Зеленкип.— Я как схожу на футбол, потом три дня себя идиотом чувствую.
— Но тебе же не приходит в голову после футбольного матча, даже если твоя любимая команда проиграла, вводить свой половой член в стеклянную емкость с концентрированным раствором марганцовокислого калия!
— Ты имеешь в виду — от огорчения? Но мы лее с тобой врачи, и знаем, что это недопустимо — ожог неминуем. Кроме того, как может утешить от огорчения член в банке с марганцовкой? Нет, меня после футбольного проигрыша может утешить только полноценное половое сношение. Причем женщина должна, при этом болеть за другую команду,
— Какая тебе разница, за какую команду болеет женщина, которую ты имеешь? Лишь бы не болела гонореей! — удивился Дручкин, застегивая крахмальный белый халат и взглянув на часы.
— Я не даю ей дойти до оргазма и, таким образом, беру реванш, — пояснил его бессердечный товарищ.

Дручкин задумался и отступил на два шага.
— А ведь ты садист... — со страхом сказал он.
— Я садист?! А у кого Томка за шкафом вопила час на всю общагу: «Ой больно, ой больно!»?! Живую женщину, без наркоза, какое зверство! Ты гинеколог или стоматолог? Еще бы бормашину ей туда засунул... скотина!
— Ты просто завистливый идиот! — рассердился Дручкин. — Она была девственница, ее четыре человека дефлорировать не могли, такая прочная девственная плева попалась. Пошла к гинекологу, а тот говорит: «Я вам могу все иссечь, могу под местным наркозом, могу под общим». А она говорит: «А как же незабываемое счастье первого обладания мужчиной?» А он говорит: «Тогда найдите, у кого из ваших друзей высокая потенция и низкая чувствительность. И терпите, пока он не сделает вас женщиной». Вот она сама меня и попросила. Причем обещала не орать. Я ей на всякий случай заткнул рот полотенцем, так она, сука, его выплюнула.
— Сама? Сама? Тогда почему она на тебя потом жалобу подала, и тебя чуть из института не выперли?
— Потому что дубина! Она, видите ли, хотела после такого, я не знаю... взлома сейфа... хотела сразу оргазма. В учебнике, видите ли, прочитала! А сама раньше даже онанизмом не занималась! Где я ей возьму оргазм?! Я не подписывался оргазм предоставлять, а согласился только ее дефлорировать! А она от зависти извелась, что я кончил, а она нет.
Зеленкин потянул Дручкина за рукав белого халата и заставил сесть рядом с собой на лавочку у заднего крыльца сельской амбулатории. Угостил сигаретой и похлопал по плечу утешающее. Петух заорал в деревне. Пьяный пастух мирно спал па взгорке за кривым забором. Пахло раскаленной травой, хотя ветерок доносил с фермы менее приятные запахи.

— Почему ж ты всего этого на общем собрании не рассказал? — дружески укорил Зеленкин — Мы ведь думали, что ты изнасиловал однокурсницу, своего товарища. Только декан и уговорил взять тебя на поруки, чтоб ЧП на факультете по было и честь института не позорить. Ты же сесть мог, балда! Лет на восемь. А знаешь, что делают на зоне с теми, кто сидит за изнасилование?
— Что?
— А вот то! Всем бараком проводят анальное сношение по гомосексуальному типу. Причем без всякого соблюдения гигиены. Здоровье подорвано на всю жизнь.
Дручкин проиграл в воображении возможный вариант своей судьбы и побелел,
— Томка обещала каждый день делать мне минет, если я ее при всех не опозорю, — выговорил он непослушными губами.
— Тогда другое дело, — согласился Зеленкин. — Ну и как, хорошо делает?
— Раз на раз не приходится, — пожал плечами Дручкин. — То она не в настроении, то зубы болят, то ее после сладкого тошнит. От силы раз в неделю сосала. Но, я тебе скажу, без души, формально. Нет в ней настоящей увлеченности, такого, знаешь, рабочего огонька.
— Прости, друг, — раскаянию сказал Зеленкин, — я про тебя плохое подумал.
Из дверей высунулась санитарка:
— Вы извините, там очередь спрашивает — прием-то еще будет, доктора-то городские не ушли еще?
— У нас консилиум! — строго сказал Дручкин» — Скоро закончится. Пусть подождут!
— Дак я ничего, — стала оправдываться санитарка. — Это просто очередь интересуется. А и конечно, пусть подождут, не баре, У вас дело ученое. — И осторожно притворила двери.

Зеленкин вынул из кармана брюхе под халатом плоский двухсотграммовый пузырек из-под микстуры и взболтнул, оценивая на глаз содержимое.
— А запить? — спросил Дручкин.
— Уже разведен.
Дручкин, в свою очередь, достал палочку гематогена и разломил пополам: — На закуску.
— Ну — за диплом! Х-х-х-кхе!
— За хорошее распределение! Х-х-х-ффух! Спирт взбодрил двух юных эскулапов.
— И все-таки тянутся люди к просвещению,— умиротворенно проговорил Веленкин, помаргивая повлажневшими глазами.— Вон сколько народу в клубе па лекции было.
— К половой жизни они тянутся, а не к просвещению. Тема-то какая — «Народные противозачаточные средства»! Вот народ, вот зачатия, а средств — хрен тебе. Презерватива днем с огнем не сыщешь. А ведь брошенных тракторных колес кругом валяется — без счета, зря резина пропадает. Есть у нас еще отдельные недостатки в легкой промышленности. Народ и хочет знать, как трахаться и не беременеть. Тракторное колесо, сами понимаете, на половой член не наденешь. То есть надеть-то можно, конечно, но с таким помором только в цирке выступать, а не член во влагалище ввести. Да хоть бы и не во влагалище. Хоть бы куда бы то ни было. Куда ты его введешь, если на нем тракторное колесо? Тут уж я не знаю, каким передовым механизатором надо быть, чтобы получить оргазм от надевания тракторного колеса на половой член! — разволновался Дручкии. По его лицу было видно, что он сильно переживает за людей, вынужденных вместо презервативов использовать тракторные колеса.
— Ты слишком критичен. А люди тянутся к науке. И вопросы какие интересные задавали! А помнишь ту здоровенную тетку, которая свой собственный рецепт противозачаточного средства рассказывала? Вот ведь народная смекалка! «Я, — говорит, — знаю еще одно средство: табуретка. Как, спрашиваете, при помощи табуретки не забеременеть против желания? А очень просто! Я сама, как видите, женщина высокая, выдающаяся, а муж у меня невысокий, низенький такой мужичонка. Но юркий! Маленькое дерево, сами знаете, в сук растет. Давай ему и давай! И утром давай, и в обед давай, и перед сном давай. Дак я беру и ставлю его на табуреточку. И он мне тогда в аккурат достает. Вот, значицца, влезет он на табуреточку и меня энто, того, сношает. А я сарда на него смотрю. Как он закряхтит — я уже готовлюсь. А как у него глазеночки-то начнут закатываться — я табуреточку ногой-то — этьс! И все. И это он в меня не это. И так и отлично живем». Овацию у аудитории баба сорвала! Я вечером, как пришли, сразу все записал. Это же готовая кандидатская диссертация!
— Кому диссертация, а кому головная боль, — сердито плюнул Дручкии. — У меня вот вчера только утром было. На лекции было им сказано: простой лимон может быть отличным противозачаточным средством. Но в каком смысле? Давите лимонный сок. Соком пропитываете ватку...
— Да откуда ж у них тут ватка, дурья твоя башка! — прервал друга Зеленкик. — Ты что — в Средней Азии? Тут хлопок-то не растет. Ты свою ватку в аптеке в городе часто видишь?
— Мне ватка не нужна, я не женщина.
— Тебе ватка нужна, ты врач!
— У меня она и есть.
— А у них и нет. Что им твоим лимонным соком пропитывать? Лимонад? А лимоны здесь откуда? В Китае тебе только лекции читать! Засунуть каждой китаянке во влагалище по лимону, и решить навсегда проблему перенаселения Китая! Езжай туда — станешь главным гинекологом страны. Жаль Мао год как не дожил до твоего гениального открытия, он бы тебя наградил!
— Ты недалек от истины. Но зря считаешь меня дураком. Я им и сказал: нет ватки — применяйте подручные средства. Тряпочку, ветошку, чистенько все, прокипятить, Или ниток нащипать из тряпочки — получится корпия. Корпию еще Наташа Ростова в двенадцатом году щипала!
— Щипать щипала, а во влагалище не вкладывала!

И Зеленкин ущипнул Дручкипа весьма сильно за ляжку.
— Прими руки! Сношаться захочешь — будешь щипать! И вкладывать! И пропитывать лимонным соком! А лимоны бывают, я сам в сельмаге накануне видел, а то бы не говорил! Или за ними в город можно съездить, там часто бывают! Как чай с лимоном пить — так есть, а как во влагалище вложить — так сразу трудности снабжения, видите ли! Привыкли только жаловаться!
Дручкин обиженно махнул рукой и отвернулся.
Зеленкин вздохнул, снова посмотрел на часы, поднялся на крылечко и забарабанил в дощатую дверь:
— Сергевна! Сергевна! Ну где ты там спишь, когда доктор тебя требует?!
Санитарка явилась поспешно, елозя и шаркая распухшими ногами в стоптанных калошах:
— Чегой вам?
— Спирту принеси! — хирургическим голосом скомандовал Зеленкин, протягивая пузырек. — Нам необходимо руки продезинфицировать перед продолжением осмотра. Да смотри, денатурат не бери, лей чистый! И воды в стакане, пить хочется, устали мы за утро, народу много.

Протянув другу выпивку, он спросил примирительно:
— Ну ладно, так что там у тебя было на приеме с лимоном?
Дручкин выпил, крякнул и рассмеялся:
— Что-что... как у твоих китаянок. Является враскоряку здоровенная бабища и жалуется как-то - неопределенно. И все на лекцию напирает — мол, ей последовала. Кладу я ее в кресло, а она басит: «Ну, вынимай теперь, охальник, прислали тут докторов на наши головы!..» Смотрю — а у нее там целиком лимон запихнут!
— Ха-ха-ха-ха! — закатился Зеленкин.
— Гы-гы-гы! — вторил Дручкин.
— Лимон!.. в!.. в!.. в нее!..
— Гы-кх! Хе-хе! Ох-хх!.. Именно. Я им что? Пропитать соком и шейку матки закрыть. А она что? Лимон — давай лимон! Я спрашиваю: милая, зачем же вы так поступили? А она: я женщина крупная, ну и, чтоб для надежности, решила полый лимон. Ну, чем больше — том лучше, значит.

— Пусть тебе спасибо скажет- Выросло бы у нее лимонное деревце между ног. И плодоносило, на радость соседям. Кстати — это же готовая кандидатская!
— Тебе все — кандидатская. А мне — головная боль. Она говорит: стала доставать — а он не лезет. Склизкий, говорит, ты понял?
— Она бы еще туда ежа против шерсти запихала — был бы не склизкий.
— Ты смеешься, а лимон в самом деле не извлекается! Смотрю — а он весь раскурочен!.. Вы что, спрашиваю, курей им кормили, что он такой расклеванный?
— Гениально! Курей — лимоном из влагалища! Это же готовая кандидатская.
— А она говорит: уж я спицей его, и крючком для вязания, и ложкой, и поварешкой...
— Поварешкой?!
— Ты бы ее видел! Хорошо, что она экскаватор не вызвала. А потом, говорит, муж стал его штопором доставать,
— Ну и что?
— Что. Сломал штопор,
— Об лимон? Или влагалище такое твердое?
— Нет, об дверь.
— Не понял. Он лимон из влагалища через дверь доставал?
— Нет. Он штопор об дверь кинул со злости, что лимон зря потратили.
— Так как ты его достал?
— Как-как. Так же, как аборты делают, тоже мне задача. Ты что, никогда аборт не делал?
— Себе?
— Ты больше не пей. И солнце тебе на голову печет.
— Нет, сбор лимонов в абортарии — это же новое слово в науке! Это готовая кандидатская. Кстати, а что ты сделал с лимоном?
— А чай ты вчера с чем пил? Перестань блевать, что больные подумают! Я пошутил.
— Ты так больше не шути, — попросил Зеленкии, отирая рот.
— Я его главврачу в чай положил. Теперь уже хохотали оба.
— А вообще здесь — золотое дно, — мечтательно вздохнул Зеленкин. — Я вчера еще десять рублей заработал, сегодня пьем.
— На чем? — ревниво поинтересовался коллега.
— А приходит милая такая девочка. Замуж выходит. А муж хочет только девственницу, А она через себя полдеревии пропустила. Рыдает! А делов-то. Обколол новокаином, иссек лоскутки, наложил одиннадцать швов. Через две недели будет девственнее девы Марии.
— Но... это же готовая кандидатская! — вскричал возбужденно теперь уже Дручкив.
— Совсем ты тундра. Эта, с позволения сказать, операция стоит в клинике на бульваре Профсоюзов семьдесят рублей. Просто не афишируется. Из этических соображений. Чтоб женихов не травмировать. А то б очередь была лет на триста.
— Почему же ты взял всего десять?
— У нее было вообще два. Еще восемь обещала сегодня вечером принести.
— А если обманет?
— Швы не сниму. Как он сунет свой жениховский член в эти нейлоновые колючки — гроб ей будет брачной постелью. Куда она денется. Узнает ее благоверный, как любить Мэрлин Монро сквозь колючую проволоку!

Дручкин пригорюнился.

— Боже мой. Вот мы с тобой, два молодых талантливых врача. Что мы делаем в этой дыре? Зачем здесь гнием?
— Что за настроения? И почему гнием? Через неделю — конец практики! И — обратно в город, до окончания института осталось всего ничего, а там - у нас же готовые кандидатские! Материала-то сколько собрали! Выше нос, старик, весь мир принадлежит гинекологам!
— Когда я вижу женщину в кресле с разведенными ногами, я прежде всего хочу обладать ею!
— С возрастом это пройдет. Купи гинекологическое кресло, поставь в спальне, пять актов за ночь — и утром ты будешь смотреть на женщину, как токарь на станок.
В амбулатории раздался шум и гам, крики, что-то упало. Из двери показалась перепуганная санитарка:
— Давайте скорее! Там это! Мужика с фермы привезли!
— Ну, и чего ему на ферме не сиделось?
— Именно что не сиделось! Там новый аппарат для электродойки привезли.
— Ну, и пусть им это, именно — электродояр. Мы не дояры, мы врачи.
— Дак он и стал электродоить.
— Высоких ему надоев!
— Откуда же высоких?
— Коров кормить надо, Сергевна, а не врачей по пустякам беспокоить.
— Так не пустяки. Он уже синий и не дышит.
— Что?!

Они бросились в амбулаторию.
Мужичонка в задранном желто-сером халате лежал на носилках. Рядом стоял компактный ящик, сверкающий никелем и облепленный табличками на английском языке. От аппарата тянулись четыре шланга, заканчивающиеся резиновыми колпачками в форме коровьих сосков. Они ритмично пульсировали.
— Идиот! — простонал Зеленкин.
Один из колпачков был надет на член мужичка. Три остальные с хлюпаньем втягивали воздух. Сгрудившиеся вокруг люди внимательно смотрели.
— Электричество отключите! – закричал Дручкин.
— Отключили. Так он теперь на аккумуляторах работает, - тихо ответили из толпы.
— Так аккумулятор отключите!
— Так не отключается…
Зеленкин отчаянно дергал мужика за шланг. Мужи дергался следом и падал обратно: шланг не отдирался, колпачок присосался намертво.
— Скальпель! – заорал Зеленкин.

В толпе послышались испуганные возгласы.
— Доктор, может не надо сразу резать-то?..
— Скальпель!!!
Дручкин лихорадочно щелкал переключателями элетродоильщика. Зеленкин пытался пилить скальпелем шланг, но прочная металлическая оплетка тупила хирургическую сталь.
— «До надоя в десять литров аппарат не прекращает работу ни при каких условиях»,— перевел Дручкин надпись на красной табличке в центре ящика.

Толпа охнула.
— Кранты Егорову…
— Кувалду!!! — орал Зеленкин. — Бегом!!!
Молитвенно произнеся сакраментальную формулу «... твою мать», он грохнул тяжким молотом по аппарату. Брызнул пластик, полетели никелевые детальки, шланги бессильно опали. Универсальный способ решения всех проблем сработал и на этот раз,
— Шприц! Адреналин! — суетился Дручкин. Через полчаса Зеленкин спросил ожившего мужика:
— Дядя, зачем ты это сделал? Жить надоело?
— Ну, это... говорили, что корове это приятно, я и подумал, — винился мужик.
— Гм. Готовая кандидатская, — задумчиво сказал Дручкин.

Ручной фонтан

Чтобы мужчине заработать на жизнь своей потенцией, не обязательно быть альфонсом. Чем мощнее потенция, тем больше вариантов. Клецкин хвастался, что ему заплатили двадцать пять рублей за один оргазм. Причем выдали квитанцию о заработке в официальном государственном учреждении. И пригласили заходить еще.
Не следует думать, что Клецкин имел официальное лицо — в сексуальном смысле. В данном случае он вообще никого не имел. Имели скорее его. Но официально и для здоровья женщин.

Упаси нас бог и уголовный кодекс от пропаганды публичных домов для женщин! Хотя некоторые женщины втайне об этом иногда мечтают — по крайней мере, делятся иногда со столь же развратными и неудовлетворенными подругами насчет неконтролируемых снов на эту тему.

Но даже удовлетворенная женщина, ведущая регулярную половую жизнь согласно рекомендациям своего гинеколога, может быть уродиной. А монашка может быть красавицей. Прямой связи тут нет.

А для выпрямления этой связи существуют косметические клиники, в том число современные и передовые. Ими пользуются даже иностранки, потому что уровень медицины высокий, а плата гораздо ниже, чем в капиталистических странах.
Вот туда Клецкин и залетел. В смысле в клинику, а не в капстрану, конечно.
Он не в том смысле залетел, что неудачно забеременел, хотя и жил половой жизнью. Он в том смысле залетел, что необдуманно сунул свой, как говорится, нос. Он думал, что все обдумал, а после оргазма подумал, что думал не о том.
Вне половой жизни он был студент. Он и сейчас студент, только учиться стал хуже.

Голод и любовь правят миром, как заметил Некрасов. Так о чем думает студент? Что поесть и с кем совокупиться. Ест студент все, что может разжевать. Чего не может разжевать, то он грызет. Гранитом науки сыт не будешь. Хотя Добролюбов и отмечал в своих дневниках, что переживал эрекцию и удовлетворение при чтении некоторых книг, вполне научных. И умер в двадцать шесть лет.

А., у Клецкина было и жизни то, что называется в сексопатологии «макрогезгитосомия», Согласно сексопатологическим таблицам, двадцать четыре сантиметра – это уже микрогенитосомня. «Макро-» означает «Большой», а «-генит-» — от слова гениталии.

Большому кораблю — большое плаванье. Если у Клецкина случалась во сне ночная юношеская поллюция, то аж одеяло подпрыгивало.

Решившие сблизиться с ним девушки подпрыгивали еще не так. Сначала они прыгали в постель, потом прыгали из постели, а вслед им работал как бы брандспойт, если его подсоединить к молочной корове-рекордистке. Потом Клецкин ругался и мыл пол.

Такой организм требует много еды, поэтому у Клецкина никогда не было денег. И он сдавал кровь. Раз в три месяца. За десять рублей и законный отгул (вернее, для студента это — законный прогул). А на треху в месяц даже это, где макрогонитосомия, не прокормишь.

Потом он придумал продать свой скелет. Говорили, что дают сто пятьдесят рублей сразу — в одном институте, а скелет берут только после смерти, по завещанию и квитанции, Но оказалась, нужно еще согласие родственников. Родственники согласия не дали, а дали те лее десять рублей, и заработать на собственных костях не удалось.

И вот занимается бедный и голодный Клецкин в туалете онанизмом, и тут его посещает мысль. Он, как человек последовательный и педантичный, в спешном порядке завершает то, чем занялся, и с натугой упаковывает свою сексопатологию., И шарит по пустым карманам, и вспоминает со вздохом, что главный орган в организме — это мошонка, потому что иначе яички пришлось бы носить в кармане. Но пусто в карманах, и нет ни копейки. А вот в мошонке наоборот — все полно. И этот контраст подкрепляет его гениальное озарение.
Он недавно читал книжку про то, как били кита. И обратил внимание, что кита называли спермацетовым. А еще бывает спермацетовое мыло, и вообще кита били для косметической промышленности прошлого века.

А еще он знал слово «сперматозавр». Так друзья называли его.
Клецкин сопоставил в голодной голове свои знания и взял курс к косметической клинике.

Она стояла на бульваре. Под сенью развесистого дерева Клецкин хотел помолиться, но он был атеист.

Он перешел неширокую проезжую часть и стал читать объявления на стекле высоких двустворчатых дверей — старорежимных, фигурных.
Здесь исправляли носы и неправильный прикус, избавляли от угрей и мозолей, подтягивали бюсты и ягодицы, убирали морщины и сгущали волосы. На головах сгущали, а с ног выдирали. А про лобки ни слова, невольно подумал Клецкин. Пересаживают они их с ног на голову, что ли?

А вот и нужное объявление, в уголке: «Требуются мужчины-доноры».
В окошечке информации сидела такая милашка, что Клецкин понял: вот оно! Всю жизнь он мечтал стать мужчиной - донором! В сущности, он им и был, и ни одна сволочь не заплатила ему ни копейки.

Откинув фанерный кинотеатровский стульчик у стены, он раскинул ноги по кафельному полу и стал читать данную ему инструкцию. Донорский орган так взбодрился, что он понял только про врачебную тайну, личную гигиену и двадцать пять рублей. Больше половины стипендии! Так: пять рабочих дней, четыре недели... пятьсот ре в месяц! Да столько завкафедрой получает! А если завкафедрой будет еще ежедневно сдавать сперму?! Три месяца — и автомобиль!

Двадцать четыре сантиметра вышибли хилую пластиковую молнию. Все головы повернулись. В окошечке информации тоненько охнули. Побагровевший Клецкин согнулся, закрылся руками и боком, как краб-каратист, заскакал к туалету. Короткий свитер не прикрывал ширинку. Клецкин снял ремень, перевел торопыгу в положение зенитного орудия и по голому телу притянул накрепко ремнем к животу. Теперь ширинка почти не расходилась.

Держа номерок, он постучал в кабинет: очереди не было.

Врачиха оказалась не старой еще худощавой брюнеткой в тонких золотых очках.
— Год рождения? Адрес? — она быстро и неразборчиво заполняла карточку. — Венерические заболевания были?
— Нет.......– соврал Клецкин.
— Почему? — пошутила она.
— Свинка была. В детстве. И корь.
— Это мешало вести половую жизнь?
— Тогда – да. Представляете — свинка! Ку-ды ж с такой рожи.
— Не в роже дело, — наставительно сказала врачиха. — Кстати о роже — рожей болели?
— Ну... если подрался сильно, тогда, конечно, побаливал ей, — сказал не искушенный в медицине Клецкин.
— Дети природы, — вздохнула врачиха. — Ну хорошо. Проходите сюда.
За занавесочкой был столик. На столике стояла пробирка в штативе, в нос вставлена стеклянная же вороночка — как раз на уровне где надо.
— Поместить все следует в пробирку, — указала врачиха. — Когда получится — постучите в ту дверь, я буду в том кабинете.

Она задернула занавесочку, и послышался щелчок закрывающегося замка. Клецкин тупо посмотрел на пробирочку. Поместить туда можно было разве что палец. И для чего воронка? (Он вспомнил анекдот про акробата, прыгающего из-под купола цирка в бутылку: секрет был в том, что на подлете к горлышку он вставлял в него вороночку и так проскакивал внутрь.

Он дисциплинированно обнажил предстоящий к заработку орган. Предстоящий, стянутый ремнем и так было забытый, посипел от ужаса. Клецкин расстегнул и снял ремень — предстоящий упал и стал постлежащим. Вернее, как писал Франсуа Вийон: «Не могу я ни стоять, ни лежать и ни сидеть, надо будет посмотреть, не смогу ли я висеть». Вийон мог остаться доволен посмотренным.

Клецкин стал честно натягивать вороночку на рабочее место. Затея выглядела нереальной. Вроде колпачка на Петрушке. Но врачам виднее.

Через десять минут он вспотел. Невозможность из-за такой ерунды заработать двадцать пять рублей приводила в неистовство. Студент проявил смекалку: оторвал кусок шнурка от занавесочки и привязал узелком к крайней плоти. Продел шнурок в вороночку и стал тянуть.

Действительно, розовый жгутик показался из топкого края вороночки. Клецкин поспешно подставил пробирку, но как только он отпускал веревочку, жгутик втягивался обратно.
— Что за идиотские фокусы... — пыхтел Клецкин, пытаясь уминать безжизненную плоть в пробирку помимо воронки.
Через двадцать минут щелкнул замок, и врачиха спросила через занавеску:
— Ну? Вы там живы?
— Не лезет, — мрачно сказал Клецкин.
— Не лезет?! — изумленно спросила врачиха и заглянула. — Что не лезет?..
— Ну что? Он не лезет, — неприязненно сказал Клецкин. — И зачем это надо?
— Идиот, — с чувством отреагировала она. — А вы головой никогда не пробовали работать?
— У вас мозги сдают или что? — обозлился Клецкин.
— Именно «что». И прекратите пихать пенис в медицинскую посуду! Боже мой, боже мой, за сто сорок в месяц!.. Молодой человек! Вы когда-нибудь онанизмом занимались?

Клецкин побагровел.
— Ответ положительный, — прокомментировала циничная медичка.
— За сто сорок в месяц — могу, — признался Клецкин.
— Это место уже занято.
— Кем?
— Мной.
— Что?
— Гражданин, вы сперму сдавать будете? Или нет?
— Так не лезет же!
— Прекратите издеваться! Вы бы его еще в иголку продеть попробовали... Отрастили тут... хулиган.
— Так что? — тоскливо спросил Клецкин и стал машинально крутить за веревочку то, к чему она была привязана.
— Отвяжите немедленно, балда! У вас руки зачем? Руками, руками! Быстро, вы у меня время отнимаете!
— Дрочить? .....— в ужасе спросил Клецкин. От медицинского заведения он этого не ожидал.
— Мастурбировать! — строго поправила она. — Не надо комплексовать, это нормальный юношеский опыт, через него все проходят. Ну! — И сделала рукой движение, как будто у нее из халата вдруг вырос как у Клецкипа.

Студент послушно взял за фаллос.
— Подождите, я выйду!
— Вы уж лучше проследите, вдруг я чего не так сделаю, — жалобно попросил Клецкин занавеску.
— Чего еще ты можешь не так сделать, герой?
И тут произошел следующий конфуз. Перепуганный и оробевший от некомфортной обстановки член съежился и даже втянулся, как шея черепахи. С таким же успехом можно было накачивать дырявый воздушный, шарик.

— Э-э-эй...- тихонько позвал Клецкии.
— Все?
Она заглянула и смягчилась. Из ящика столика под пробиркой достала порнографический журнал:
— Посмотрите... это помогает.
— Порнография! — ужаснулся Клецкин. Он органически не переносил ничего нецензурного.
Но послушно перелистал. И стало ему совсем противно. Если бы дух его не поддерживала мысль о честном заработке в двадцать пять рублей, он бы убежал. Но как же красота, которая спасет мир? А женской красоте нужны кремы из его, Клецкина, содержимого!

Он отбросил журнал, удвоил усилия и понял, что денег опять не будет.....
Врачиха заглянула, вздохнула, посмотрела на часы и печально сказала:
— О господи... Пошел вон!
— Я студент, — сказал Клецкин. — У меня денег нет
— Так что ж, я за тебе его доить буду?
— Хотите — деньги пополам? Ну... если вы?...
Врачиха быстро хлопнула его по щеке, но задержала ладонь и погладила. Потом почему-то пощупала бицепсы, и лицо ее смягчилось.
— Ну хорошо... Смотри!

Большими пальцами вдоль боков она сделала под халатом движение сверху вниз, и обратным движением снизу вверх задрала халат над спущенными трусами и колготками.
Бедра оказались молочно-голубоватыми, вполне еще крепкими и гладкими, и белый живот тоже молодым, плоским и гладким. И мохнатый треугольник в его низу был неожиданно густой и курчавый, как шевелюра негра, и такой же черно-смолистый.

— Помогает? — промурлыкала она.
Часовой зашевелился.
— У, какой красавчик... — промурлыкала врачиха. Чуть раздвинула ноги и ладошкой медленно оттянула свою курчавость вверх, обнажая начало смуглой раздвоинки.
Часовой подпрыгнул и бессильно опал.
— Мальчик, — скорбно спросила врачиха, — известно ли тебе значение французского слова «минет»?
— Значение-то известно, -— двусмысленно отозвался великовозрастный к незадачливый мальчик.
Она присела на корточки, рот ее округлился, на щеках обозначились впадинки, немигающие глаза сузились и уставились в глаза Клецкина, вверх, она сделала втягивающее сосущее движение и стала вполне похожа на змею, натягивающую себя на крупную добычу с риском вывихнуть челюсти.
— И полизать, — посоветовал сверху Клецкин. — И укусить!
— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!..— спел он полторы октавы.
Левая рука работника медицины стала играть в китайские шары, а правая — в велосипедный насос.
— А-а-а-а-з-а-а-а-а! — пел Кледкий, переходя с драматического тенора па фальцет.
— М-м-м-м-м-м-м»м-м!.. — вторил нижний подголосок.
С сочным ванным чмоком целительница прервала процедуру и схватила пробирку:
— Сюда... сюда!..

Одним взмахом юный атлет отбросил казенную посуду и, подхватив даму под пуховые булочки, насадил бабочку на булавку. Она забила ножками, затрепетала крылышками, и от проникающих ударов нефритового стержня, казалось, даже розовые ушки оттопыривались от головы.
— Ах!.. ах!.. как же!.. как же!.. деньги, деньги! — дрожала и дергалась бабочка, изгибаясь и поддавая.
— Гусары денег не берут! — молодецки прорычал наш герой, переводя ее в колено-локтевую позицию. Ударили вальки, ритмично зашлепало тесто, прорезался в сиреневом тумане нежный женский вскрик.

Дважды, и трижды, и четырежды прорезался вскрик, а после пятого раза брюзгливый голос сообщил:
— Я уже все локти стерла на этом полу! Ты скоро?
— Скоро, скоро,— поспешно и лживо пообещал пациент и посадил всадницу на мустанга.
— Ты меня проткнешь! — заверещала амазонка, взвиваясь под потолок.
— Тренируйся, бабка... тренируйся, Любка... — бормотал студент, направляя ракету в цель и на лету пронзая копьем кольцо.

Через полтора часа врачиха лежала на твердой клеенчатой кушетке, а Клецкин спрыскивал ее водой.
— Ты... кончил... зверь?..— слабым голосом спросила она, приоткрывая глаза. Глаза увидели несокрушимый рабочий молот, и интеллигентка потеряла сознание.
Она пришла в себя от запаха нашатырного спирта. Клецкин трудился над пробиркой.
— Что-то у вас не так организовано, — неприязненно сказал он. — Я уже мозоли натер!
— Где?
— Ну где? На руках.
— Приапизм. Перевозбудился, — поставила диагноз врачиха.
— Сухостой. От мандража, — перевел он на русский. — Так что, так и идти теперь на улицу — со стоячим и без денег?..

Она привела себя в порядок, ужаснулась зеркалу и стала ящиком над ящичком в углу.
— Иди сюда. Раздвинь ноги... Вот так. Погоди… еще здесь.
Два проводка тянулись из ящичка. Их оголенные модные концы врачиха закрепила на Клецкине. Один касался кончика головки, а другой уткнулся в промежность позади разувшихся и твердых райских яблок.
— Это должно помочь, — оценила она и стала верньером настраивать стрелку круглой шкалы.

Подтащила Клецкину столик, а вместо треснувшей пробирки поставила стакан.
— Внимание, — сказала она. — Постарайся попасть точно. Наклонись немного... вот так!
Клецкин прикрыл глаза и настроился испытать, наконец заслуженный оргазм.
— Оп! — она нажала кнопочку. Бритвенной остроты меч разрубил его между ног. Огненные иглы вонзились в нежные нервы и рванули зазубринами. Он подскочил, надвое разрезанный лезвием. Дыхание остановилось, глаза выпучились, волосы встали дыбом. Все между ног было как сплошной больной зуб, в обнаженный нерв которого всадили зонд на все острие.
— Вот и все, — ласково сказала мед работница.
Боль исчезла. Наступило полное онемение. Он не чувствовал, как быстрые пальчики снимают с него проводки.
— Поразительно! — сказала врачиха, обмеряя взглядом почти полный белый стакан.
Хотел Клецкин сверху в этот стакан плюнуть ей, так ведь и слюны уже в пересохшем рту не было.

Трясущимися руками он натянул брюки на трясущиеся ноги. На этих ногах он спустился по лестнице, а этими руками взял сиреневый четвертак, сдав в кассу квитанцию.
Четвертак он пропил в тот же вечер. Опрокидывал стакан за стаканом, и хмель его но брал. А вот от импотенции оправился только через месяц.

Уже на пятом курсе, отправившись с девушкой в музей, он упал в обморок перед гальваническим аппаратом. А перед тем, как лечь с ней в постель, заставил смыть всю косметику с мылом.
— У меня на ваши кремы аллергия, – сказал он и скрипнул зубами.

Удивительное платье

Бывает так, что покупаешь вещь – и она сидит на тебе так, как будто бы для тебя и была создана. Её цвет, фактура, рельеф – всё подчеркивает твою красоту. Оттеняет краски лица, делает чувственными глаза, придаёт особый оттенок волосам.. Ну и, конечно – фигура. Оно украшает твою фигуру как оправа, над которой кропотливо трудился мастер, подчеркивая красоту алмаза и превращая его в бриллиант.

Конечно, совсем необязательно, что речь идет о чём-то дорогом... возможно, это просто совпадение – что именно эта вещь, пусть и не очень дорогая, идеально подходит именно вам.

Так и я, зайдя в один из столичных магазинов за брюками и строгой офисной блузкой, заметила его... Открытое платье-сарафан висело немного в стороне. Я подошла, глянула – ничего особенного.. да и покрой какой-то странный, я такие сроду не носила. Пожав плечами, я пошла подбирать себе брюки. Взяв энное количество вещей, по дороге в примерочную, мои ноги опять вынесли меня к этому странному платью. Ладно, думаю, возьму примерю. Очень уж оно необычное.

Блузки не подошли, брюки тоже, одни больше чем надо, другие меньше, у третьих некрасивое лекало. Свитер – тоже нет. Осталось платье. Раздеваюсь, одеваю его. Удивляюсь, как хорошо оно садится, как точно на мне застёгивается корсет. Как красиво оно подчеркивает грудь. После недолгих колебаний, решаю его купить.. Всё равно недорого. Обидно, что полезного ничего не купила, только это платье, которое я непонятно когда смогу одеть в нашей современной Москве.

Прихожу домой и примериваю его еще раз. Я одна дома. Пять часов вечера. Солнце, которое ближе к вечеру становится особенно золотистым, заливает всю комнату. Я надеваю платье и замираю в восторге перед зеркалом. Конечно, дневной свет, солнечная комната – это вам не тесная примерочная кабинка... тут видно всё!

Платье на мне заиграло.. боже, как красиво... у меня захватило дух от восторга к себе! Я крутилась перед зеркалом, любуясь собой.. какая у меня красивая талия.. спина и грудь.. а если приподнять пышный подол платья, то через прозрачную нижнюю оборочку начинает просвечивать мое тело.. которое в нежном розово-фолетовом цвете кажется таким чувственным и соблазнительным.. а как аппетитно и красиво выпечивается из-под него попа.... внутри у меня всё теплеет и наливается томным возбуждением. Я непроизвольно начинаю сжимать бёдра, чувствуя, как внутри пульсирует клитор... Через какое-то время, пресытившись принятием соблазнительных поз, я ложусь на залитую солнцем кровать, беру зеркало, начинаю рассматривать себя лежащую, томную, красивую, чувственную... Я начинаю ласкать себя. Пальцы трогают клитор, вызывая в бёдрах томление и желание сжаться покрепче.. не даю им этого.. держу ноги широко расставленными, воздух касается влажного лона, делая возбуждение еще большим... боже, как хорошо... только я, мое новое платье, и золотистое солнце, которое залило все вокруг. Шёлк платья тихо и эротично шуршит. Переварачиваюсь на живот, несколько мощных сжатий бёдрами, трение – оргазм.. еще один... потом опять ласки клитора... еще оргазм... хорошо...

На смену физическому возбуждению приходит чувство уверенности... чувство любви к себе и ко всему миру. Я встаю и ощущаю себя буквально всемогущей.. платье перестало быть значимым.. сейчас только Я – и мир. И я – Женщина. Ах, как приятно созновать, что я не просто человек, я – Женщина! Сильная, смелая, уверенная, богатая во всех отношениях. Моя недавняя депрессия ушла, с появлением этого платья ушли слабость и неуверенность, которые долгие месяцы были мои спутниками. Я вернулась к себе. Домой.

Ах, как хорошо, что Женщина устроена именно так, как она устроена. Что нам дано это прекрасное тело, которое способно любить и дарить чувственные ощущения, которое помогает нашей душе жить и учиться в этом мире. Ну а платье, которое послужило причиной этого маленького переворота в моей жизни, займет свое почетное место в гардеробе.

P.S. Тихонько посмеиваюсь внутри... первый раз в жизни возбудилась от платья. Может быть я потенциальная фетишистка?

Ольга Джаграт