Непостежимое. Часть II

"Верка! Я не буду врать. Я даже не анализировал, люблю ли я тебя. Для меня ты всегда-ВЕРКА! Я почти всегда помнил тебя. Я не "фельшер" не надо ни метрик, ни анализов. "Я люблю тебя, Верка!" Я понял это час назад. Но, доходило это до меня четыре года. Ты помнишь Томку?". "Перестань, Сашка, перестань! Всё это ерунда. Не хочу ничего слышать и вспоминать, у меня на это было время. Я тебя люблю и этого у меня никто, даже ты, уже не отымет!".
Ужом, выскользнув из моих рук, она опять встала, упрекнула, ткнув пальцем в бок, что я забываю о своих рыцарских обязанностях, подняла налитые рюмки с напитком, мало соответствующим случаю, но искренним, как и она, произнесла: "Любимый мой, я знаю, это наша первая и, я уверена, последняя ночь. Не перебивай" - пресекла она мою попытку изменить ее монолог. " Да. Как бы этого ни хотелось ты уже не сможешь приехать ко мне. Не сюда, а ко мне. Не надо себя обманывать, пройдет время, и это время нас навсегда разъединит. Но ты знай, я ВСЕГДА буду любить тебя. И ты, уверена, будешь помнить обо мне ВСЕГДА.
Давай выпьем за нас с тобой". Мы выпили. Сказанное, медленно, свинцовой тяжестью, заползало в мозг. Медленно, но неотвратимо, до меня доходило, что Верка, права и от этой правоты по коже полезли колючие, холодные мурашки, поднялись волосы на руках и голове. Я смотрел на Верку, стоящую передо мной и видел как в ее синих, сейчас ничего не видящих глазах, как в калейдоскопе чередовались светлые и темные всполохи, как расширялись и сужались, чтобы расширится вновь зрачки.
Я дотронулся до нее. "Вера". С видимым усилием, стряхивая с себя эти мелькающие в глазах зайчики Верка, как - то устало опустилась, увлекая за собой меня, на кровать, уткнулась лицом мне в колени. "Господи! Сашка, как я устала без тебя. Сашка!". Клокочущий ком застрял в горле. Горячая пелена застила глаза. Господи! За какие грехи ты наказываешь эту девочку вся вина которой только в том, что она ЛЮБИТ и умеет ТАК любить, которой, даже не обязательно, мучительно, но не обязательно находится рядом с любимым, которая из-за этой любви пронеслась над бессчетной вереницей лет и достигла той мудрости, того понимания вещей, которая доступна только в конце долгой и богатой событиями жизни. Я медленно перебирал пальцами ее волосы, гладил по еще девчоночьей спине с выступающими косточками позвоночника, и чувствовал, как в меня перетекает часть ее огромного сердца, способного без слов понимать, то, чего нельзя высказать словами и от этого мне не становилось легче. От сознания того, что мы не в силах, изменить уже запущенную машину судьбы, разрывалось заполненное Веркой сердце. Я, наклоняясь, целовал ее волосы, а она, благодарная, поднимала руку и лохматила мои.
Она, разворачиваясь ко мне лицом, закинула ноги на койку. "Послушай, кудесник, ты меня убаюкаешь. Сашка, спорим, тебя бабы любить будут". В ее глазах опять бегали искорки, и улыбающиеся губы были готовы сорваться в безудержный смех. "С чего ты взяла?" "А ты их всегда по головке гладить будешь". "Ну, Верка. Держись". "Стоп". - она подняла в пионерском салюте руку - "Сашка, я юная пионерка Советского Союза перед лицом своего любимого обещаю и торжественно клянусь сегодня спать с ним и никуда его не отпускать". Она, хохоча, сделала на койке неимоверный кульбит, перепрыгнула через меня. В мгновение ока переставила остатки трапезы на стол. Согнала меня с койки. Стащила одеяло. Поправила простынь. Покрутила, взбивая подушку.
Скинула халат, как-то непонятно изогнув руки за спиной, расстегнула и сняла бюстгальтер, повесила их на спинку кровати. Юркнула под одеяло, под одеялом согнув коленки, сняла трусы, выпростала из под одеяла руку с трусами, покрутила их в воздухе и, смеясь, бросила их мне. "Они Мне сегодня будут мешать. Сашка, тебе мешают мои трусы" Я, принимая игру, то же хохочу от ее проделки и естественно заявляю, что мне ее трусы не мешают. "А коли они тебе не мешают, то положи их со своими и выключай свет". "Верка, мать же придет"
"Не придет. Я ей сказала" Я обалдеваю. "Ты сказала, что будешь спать со мной?" "Да, да, ты что не согласен. Прости! Сашенька, у нас больше этого никогда не будет. Это все что нам отпущено!" Верка опять превратилась из милой смешливой егозы в не менее милую взрослую женщину. Она не уговаривает меня, она как ребенку объясняет мне незыблемость простой аксиомы. Я встал, выключил свет, в кухне светло от фонаря на столбе. Подошел к кровати. Медленно разделся, вешая одежду на спинку кровати с Веркиным халатом и бюстгальтером, в одних трусах сел рядом. "Хочешь, скажу, о чем ты думаешь?" - спросила Верка.
"О чем?" "Положить трусы вместе или нет". Я взорвался хохотом. Вот коза. Снял трусы, положил рядом с ее, откинул одеяло, лег рядом и прижал к себе эту горячую, ставшую самой дорогой, болтушку. Медленно, легкими шажками- поцелуями я перемещался по ее лицу, целовал мягкие, бархатистые губы. Переходил на нос. Неожиданно слегка кусал его и Верка, счастливо заливаясь смехом, говорила, что теперь она никогда не выйдет замуж, потому что будет как Хлопуша в "Капитанской дочке". Я иследывал языком внутренние изгибы уха, а она, прижимая голову к шее, смеялась от щекотки. В наказание за "трусы не положенные вместе" я пальцем проводил между ее ребер, и она взвивалась, хохоча, ввысь и обрушивалась с высоты на меня повторяя тоже, но в обратном порядке. Мы не замечали наготы. Мы наслаждались отсутствием одежды. Наслаждались возможностью быть рядом настолько, насколько это возможно. Наши руки, наши губы, наши глаза изучали и впитывали в себя наслаждение, излучаемое нашими обнаженными телами. Мы кувыркались, насколько позволяла узкая койка, перекатывались, постоянно меняя положения "над" и "под" , прижимались возбужденной плотью друг к другу. Я брал в рот ее огромные, возбужденные соски, перекатывал их там языком, как перекатывают сосательную конфетку, которая никогда не сравнится с их сладостью, сосал, выпускал изо рта и теребил из стороны в сторону носом. Разбирал пальцами волоски на лобке, перебегая вниз, гладил и пожимал все, что попадало под пальцы. Её руки бегали по моему телу, ворошили волосы на голове, пробегали по плечам, по спине, прижимали к себе. Сухими от возбуждения губами прошептала: " Я хочу тебя". Повинуясь ее рукам, телу, вжимавшемуся под меня, я медленно, боясь причинить ей боль, погружался во влажное, горячее, благодарно принимавшее меня наслаждение. Погрузившись до предела, покачивался из стороны в сторону, вверх, вниз, изучая и наслаждаясь этим изучением, переходил на другой уровень, продолжая изучение, и вновь нырял в глубину насладится изученным. Постепенно, повинуясь ее нетерпеливым рукам.
Увеличивал и увеличивал темп и когда от наслаждения начинал плавиться мозг, готовый взорваться и выплеснуться в нее, почувствовал как, изгибаясь, отдавая себя всю, забилась дрожью Верка. Как пульсировала и сжималась, требуя своего, познанная глубина и я, теряя контроль бытия, мощными толчками растворился в ее, еще дрожащей, бездне. Возвращаясь к жизни, я смотрел, как также медленно возвращается Верка. "Мама!" Она еще с закрытыми глазами, слабыми ищущими руками нашла и прижала к груди мою голову и, отдыхая, расслабленно затихла. Мы лежали и каждый молча, усваивал громаду потрясения.
Еще не пришедший в себя я млел от щебета и поцелуев Верки, она тормошила меня, целуя, шептала: "Ты что со мной сделал, медведь. Я чуть не умерла". Ее руки трепетно бегали по моему телу на мгновение останавливались, изучая мое отдыхающее естество, и снова продолжали свой бег, чтобы через секунду вернуться. Ее губы скользили по мне, останавливались на сосках, целовали, подключали острые зубки, заставляя их тихонько исполнять свои обязанности, и снова целовали, сосали, высасывали из меня жизнь. "Ну, не может живой человек выдержать таких испытаний!". Я вскочил, сгреб в охапку смеющуюся, светящуюся, брыкающуюся, теплую и желанную Верку, опрокинул на спину, чтобы наказать за ее пытки. Наказание последовало незамедлительно, и было таким же жестоким, как и то от которого мы еще не успели отдохнуть. Еще тяжело дыша, расслабленно, отстранившись, но, держась за руки, услышали стук и голос Веркиной матери: "Верка, ты там живая?". Только сейчас мы заметили, что на улице уже светло. Верка засмеялась, смешно, заболтала, задрыгала голыми ногами, и каким-то, откровенно счастливым голосом крикнула: "Мамочка! Я уже умерла! Мам, ты иди мы (Мы!) сейчас". Какое там сейчас, мы вновь и вновь кидались к друг к другу. Вновь сплетались, соединялись в единое, не могущее быть иным существо, до тех пор, пока затягивать расставание стало невозможно. Верка встала, огромными, с темными кругами вокруг, глазами посмотрела на меня. Наклоняясь, тихо поцеловала и, прошептав "Пошли" , начала одеваться. Вышли на улицу. Зашли в дом. Я попрощался с Веркиной матерью, потрепал по вихрам карапуза и вышел. Следом за мной выскочила Верка. Мы почти бегом побежали к Сашке. Вышедшая и начавшая было ругаться Сашкина мать, увидев что-то в Веркиных глазах, осеклась. Сашка, пожимая нам руки, произнес: "Ну, вы даете!". Попрощавшись, побежали на автобус. Уже на перроне, рядом, с уже тронувшемся поездом, целуя, и не имея сил оторваться от нее, я пообещал: "Я приеду. Я обязательно приеду, Верка!". "Иди". Уже в тамбуре набиравшего ход поезда, я видел ее какую-то одинокую, сиротливую, с опущенными руками фигурку, и оттого, что я уже не рядом с ней и не могу закрыть ее собой, разрывалось сердце.
Я приехал, почти, через три месяца. Выпертый за отличные успехи со школы, и уже устроившись на работу таскать кирпичи каменщикам, я, выпросив аванс и неделю времени, помчался к Верке. Мы снова оказались с ней в том не знающем границ и времени омуте. Опять и опять поглощали друг друга с жадностью каннибалов и, очнувшись от необходимости расстаться, также трудно расстались.
Больше её я не видел.: ...
Кто знает, почему жизнь слаживается не так, как становится очевидным с высоты лет. Я узнавал, в двадцать пять Верка вышла замуж, родила мужу двоих ребятишек и счастлива.
Кто это знает, кроме самой Верки.

Арабский жеребец

Целый день Элиза отсиживалась в гроте. Она чудом спаслась, забившись туда, когда на их повозку набросились дикие кочевники и убили ее отца. Ей повезло, что ее не успели даже заметить. Как только их телега поравнялась с пещерой, отец, предчувствуя беду, втолкнул ее туда, и теперь она с ужасом представляла себе страшную участь, попади она, молодая привлекательная девушка, в руки этих бешеных псов. Целый день и ночь Элиза отсидела в тесном гроте, боясь высунуться и что-либо предпринять, но все нарастающая жажда заставила на рассвете пойти на поиски воды. Девушка шла недолго, пока в чащобе не разглядела тихо струившийся ручей. Она жадно приникла в спасительной воде и, сняв с себя одежду, обмылась. Наслаждаясь легкостью тела, чистого и охлажденного, Элиза не услыщала шорох вблизи. И только-только натянув на себя платье, от неожиданности ее сердце екнуло: лицом к лицу она оказалась перед смуглым арабом. Он был очень красив: с большими выразительными глазами, прямым носом, тонкими правильо очерченными губами, статен.
Он был даже слишком высок и крепок, и эта сила, исходившая от него, пугала и опьяняла. Одет он был в роскошный расписной халат, с загнутыми носами сапоги, на голове, переливаясь драгоценными каменьями, был намотан тюрбан. То, что это не один из кочевников, не вызывало сомнений, скорее, это какой-либо подданный султана. Девушка все это оценила быстрым взглядом, не зная, что предпринять. Если она бросится бежать, кто знает, может, это его введет в азарт, и, догнав ее, зверски изнасилует. Чернявый красавец молча глядел на нее, затем приблизившись вплотную, положил руку на грудь девушки. От предчувствие какой-то беды она вспыхнула, глаза наполнились слезами. Незнакомец, оттянув платье, взял в каждую ладонь ее груди, надавливая, ощутил их упругость. Элиза была на грани обморока. Ужас перед арабами, убившими ее отца, тормозил ее реакцию и нормальное восприятие действительности. "Не бойся, - вдруг произнес араб, - я не сделаю тебе больно. Ты поедешь со мной".
Накинув на нее легкое покрывало, он посадил девушку впереди себя на коня, и они поехали к его жилищу. Всю дорогу она ощущала горячее дыхание на своей шее, оно ее волновало, но, будучи девственной, боялась представить, что ее ждет. Никакого благородства от черных арабов она не ждала. Дом араба оказался богатым, с небольшим садом и фонтаном во дворе, Слуга помог ей спуститься на землю и проводил в помещение. Внутри было прохладно и пахло ароматическими маслами. Среди слуг она не увидела женщин. Элиза опустилась на софу и задумалась над своим положением. То, что ее не изувечат и не убьют, - ясно, судя по обхождению с ней. Но тогда для чего она здесь? Как пленница? Юноша-слуга прнес ей арабскую одежду в виде сари, почти прозрачного, перед ней на столике поставили чашу с неизвестным напитком. Девушка скинула свое пыльное платье и обмоталась тонкой тканью, не умея толком ее закреплять. Немного подумав, решила выпить напиток.
С каждым глотком по телу разливалось блаженство, нега и безразличие парализовали ее руки и ноги, спокойствие и туман наполняли ее. Спустя некоторое время дверца комнаты отворилась, и вошел тот незнакомец, тоже переодетый в легкий халат. От него исходила подавляющая мужская сила, а пристальный томный взгляд черных глаз гипнотизировал. Элиза вяло следила за его движениями, не в силах пошевелиться. Напиток усыпил ее бдительность, но не способность воспринимать и чувствовать. "Меня зовут Фахир. А тебя?" - тихо спросил он, губами касаясь ее уха. "Элиза" - произнесла девушка, как в забытье. "Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо со мной. Ничего больше не нужно говорить, я хочу лишь любить тебя, расслабься. Все остальное - потом. Ты очень красива" - шептал араб, кладя ладони ей на груди, разминая соски. Он вначале слегка, а затем все сильнее стал целовать ее постепенно обнажающиеся участки тела, стаскивая сари.
Поцелуй в губы был, как захлестнувшая горячая волна. Тело Элизы затрепетало, она почувствовала влагу у себя между ног. Руки Фахира проникали уже во все уголки тела девушки, и она была не в состоянии сопротивляться. Внезапно она почувствовала, как два пальца скользнули ей во влагалище и замерли, встретив натяжение девственной плевы. Какой-то свет, удивление и вновь вспыхнувшее возбуждение озарили лицо молодого араба. Он медленно развел в стороны ноги девушки и пальцами стал ласкать ее влагалище, бедра, клитор. Сквозь распахнувшиеся полы халата она увидела его напряженно торчащий член, но араб не торопился. Он прильнул губами к ее лону и засунул язык во влагалище, затем быстрыми движениями стал возбуждать языком клитор, одновременно лаская руками соски грудей. Элиза стонала и извивалась, никогда до этого не испытывавшая подобную страсть.
Она ловила ртом воздух и выгибалась на кушетке с широко раздвинутыми ногами, вся во власти человека, еще 3 часа назад совершенно не подозревая о его существовании. Фахир сбросил с себя халат и приподнял руками ягодицы девушки. Перед ним разверзлась горящая, жаждущая его мужского органа, влажная и зовущая щель. Мужчина стал медленно вводить свой член во влагалище. Кожа отверстия натянулась и побелела. Он сделал толчок, и девушка застонала от боли. Член медленно, но упорно проникал вглубь, пока не погрузился в горячую бездну до самого основания. Выждав несколько секунд, Фахир стал резкими толчками входить и выходить из отверстия, пальцами лаская клитор девушки. Оргазм навалился на них с такой силой, что они оба почти одновременно громко застонали, впиваясь друг в друга губами. От неиспытанного прежде ощущения у Элизы хлынули слезы, и она не могла объяснить самой себе - от наслаждения или от боли.
Мужские руки снова приникли в ее влагалищу, на этот раз пальцы свободно проникли внутрь, уже не встречая преграды. Фахир посмотрел на свои руки: они были в крови и его сперме, Эта девушка теперь принадлежала ему полностью. Он положил руку ей на живот и, улыбаясь, подумал о том, сколько еще приятных минут его ждет с этой белокожей пленницей, сколько уроков он ей еще преподаст по искусству любви.